Ian Gillan и Ian Paice. Журнал «Eclipsed», Октябрь 2003

- Ваши поклонники стали моложе. Как вам удалось этого добиться?

Пэйс: Мы переосмыслили нашу карьеру. Последнее время с Ричи Блэкмором было очень тяжелое. Казалось, просто нереально собрать группу и поехать на гастроли. Внутри нас что-то поломалось.

Гиллан: После ухода Ричи, ко всему стал терять интерес и Джон Лорд. Его утомляли гастроли. Это еще больше ухудшало ситуацию.

Пэйс: Нам пришлось все начинать заново. А это потребовало огромной энергии и душевного равновесия. Сначала требуется убедить самих себя в том, что мы получаем удовольствие от игры в этой группе, и только потом поделиться данным чувством с публикой. С появлением репутации, что на наших концертах интересно, и что мы не какая-то там последняя сохранившаяся группа из семидесятых, начали появляться новые поклонники. Нам сейчас приятно наблюдать четырнадцатилетних фанатов у сцены, двадцатипятилетних - в середине зала, и пятидесятилетних - позади.

- Раньше участники «Deep Purple» часто выясняли между собой отношения (особенно Ричи и Джон), и это придавало особый колорит группе. Как с этим сегодня обстоят дела?

Гиллан: Какие отношения? Вы, наверное, подразумеваете музыку? Игра по очереди гитары и клавиш – основная фишка «Deep Purple». Однако такую ситуацию трудно удерживать долго. Стива Морса, когда он еще не заменил Сатриани, 5 раз признавали лучшим гитаристом в мире. Тем не менее, он сначала ощущал себя новичком в группе. Его сковывало то, что ему приходится играть не свою музыку. В соло Стив получал свободу, но рифф и другие элементы соло нужно было повторять. Совместная игра с Джоном тоже не всегда выходила идеальной, т.к. последний часто высказывал недовольство бесконечными гастролями. Когда ушел Джон, и пришел Дон Эйри, Морс перестал чувствовать себя новичком. Это стало переломным психологическим моментом для него. Дон Эйри, в свою очередь, в группу вписался всей душой.

Пэйс: Именно тогда все нормализовалось. У Джона окончательно исчезла мотивация для участия в каких-либо музыкальных баталиях, а Эйри чувствовал себя комфортно. Баталии остались, но не такие агрессивные, однако они дают стимул к творчеству. Получается увлекательная игра, в которой все стремятся максимально себя показать. И самому намного приятнее участвовать в этой игре, а не проводить анализ со стороны.

- Не забывайте о том, что игра бас-гитариста Роджера Гловера также сильно изменилась.

Гиллан: С Роджером я работаю с 65 года. Вместе мы играли еще до «Deep Purple», в других группах. Он никогда не строил каких-то иллюзий о собственной значимости. Но его угнетало то, что все считали бас-гитару наименее значимым инструментом группы, потому он начал делать другие полезные вещи. Например, занялся продюсерской работой, сочинял песни. А бас-гитара стала для него хобби. Несмотря на то, что большинство басистов говорят, что игра Роджера оказала на них большое влияние, он всегда понимал себя, как часть ритм-секции, и что он должен вместе с барабанами осуществлять поддержку на заднем плане. Для одного альбома мы пригласили нового продюсера. И Роджеру вдруг стало, можно сказать, нечего делать. Впервые он полностью сконцентрировался на игре. Его это буквально изменило. Раньше на сцене он стоял на одном месте, а теперь носится от одного угла к другому, так что я вынужден был его прогонять.

Пэйс: Стив и Роджер вместе хорошо сработались. Стив крайне изобретателен, а Роджер – отличный помощник в оформлении окончательной идеи. Благодаря этому, Роджер теперь совсем иначе взглянул на бас-гитару. Как раз по его игре лучше всего узнается «Deep Purple».

- Был ли Дон Эйри единственным кандидатом на клавишные?

Пэйс: Немногим дано играть на Хаммонде. Почти все играют на пианино или синтезаторах. Орган Хаммонд – инструмент, не похожий на другие. Дон является нашим ровесником, и он тоже родом из Англии, по этой причине ему было несложно интегрироваться в наш коллектив. Кроме того, ему доводилось играть раньше со многими из нас в других группах. Дон – высококлассный профессионал, и ему не нужно что-то объяснять и показывать. Ему подвластно сыграть все, что мы захотим.

- Эйри больше старается вписаться в группу, или его задача - сохранение своего стиля?

Пэйс: Когда человек приходит в настолько известную группу как наша, почти невозможно стать лидером сразу.

Гиллан: Но новый альбом уже ощутил его влияние. К примеру, в заглавной песне «Bananas», написанной в очень необычном ритме, слышится явно стиль Дона Эйри. Кто-то другой так сыграть не мог. Ему даются сложные вещи, в его исполнении звучащие очень легко.

Пэйс: Практически все, что играет Дон, играл раньше Джон Лорд. Поклонникам могли не понравиться такие изменения. В новом альбоме становится больше песен Дона.

- В какой момент вы решили писать новую пластинку?

Гиллан: Мне не хотелось ее записывать, пока у нас не было нового продюсера. Впрочем, никто в группе не торопил события. Просто не пришло время. Уже прошло 6 лет с записи последнего альбома. Мы несколько раз собирались с Джоном для написания новых песен. Кое-что из этого получилось и даже вошло в альбом. Несмотря на это, главное направление для пластинки не было определено. Мы встретились с Куинси Джонсом, Брюсом Пэйном, нашим менеджером, и Клодом Нобсом, занимающимся организацией джаз-фестиваля в Монтре. После этого я сказал Пэйну, что желал бы Куинси Джонса заполучить в качестве продюсера. Это крайне образованный человек, отличный продюсер и талантливый музыкант. Он отлично разбирается в музыкальном бизнесе. Однако все после моего заявления считали, что я сошел с ума. Немного времени спустя наша группа выступала с Паваротти. Именно в тот момент мы решили, что продюсера нужно искать на стороне. Наш энтузиазм нам же самим и мешал. Роджер в качестве продюсера нас перестал удовлетворять. И вот нам встретился Майкл Брэдфорд, и он оказался наиболее подходящим человеком. Друг друга мы поняли сразу. Он отличный звукоинженер, продюсер и музыкант. Он стал нашим Куинси Джонсом.

Пэйс: Альбом отлично звучит. Присутствие бас-гитары увеличилось, ее стало значительно больше, чем на любой другой пластинке группы, и это делает ее глубже. На последних альбомах были хорошие песни, но зачастую все было испорчено на финальной стадии. Продюсерская работа очень субъективна. Брэдфорд записывал все крайне быстро, не давая нам возможность что-то испортить. Было вполне достаточно сыграть для записи два раза. Зачем играть двадцать раз?

- Правильно. Например, на вашей пластинке «The House Of Blue Light» хороших песен хватает, но ее сейчас тяжело слушать по той причине, что она звучит, как в 80-х годах.

Пэйс: При попытке делать все своими руками, теряешь чувство реальности, сосредотачиваешься лишь на том, как сыграл именно ты. А Роджер - одновременно и бас-гитарист, и продюсер, и это иногда мешало. У Майкла же получалось быстро находить оптимальное соотношение.

Гиллан: Роджеру важнее всего было максимально приблизить студийную запись песни к концертному варианту. Впрочем, у него вряд ли был выбор, ведь если бы он предложил что-то иное, мы бы к его мнению не прислушались. Майкл в этом вопросе был куда жестче.

Пэйс: Майкл решал, когда нам закончить с песней и переходить к следующей. Записываться было очень легко. Напомнило даже «Machine Head», где также все было записано за 3 недели. Требуется дисциплина и временные рамки для того, чтобы вышел приемлемый результат. В противном случае, все закончится двадцатой записью песни, пусть и идеальной, но совершенно механической. А в случае, когда ты исполняешь песню первые 2 раза, естественно, можешь ошибиться. Но все равно, эти варианты - лучшие.

- Вы стали по-другому писать песни в последние годы?

Гиллан: В восьмидесятые все было по-другому. Мы спорили насчет каждой ноты и каждого слова. Это было болезненно. Лишь бы кого-нибудь не обидеть... Терялось вдохновение. И СМИ нас сильно критиковали. Порой даже было стыдно за то, что наша группа существует до сих пор. Мы были ровесниками «динозавров», и нас ждало исчезновение с лица земли. Внутри коллектива не было спокойствия. Я конфликтовал с Ричи. Все это заканчивалось тем, что нам приходилось все тщательно анализировать. Мы с Роджером иногда по 10 дней проводили, работая над какой-нибудь одной строкой. Сегодня же, наоборот, толчок дает музыкальная импровизация. Затем подключаюсь я. У нас есть возможность менять ритм, тональность или мелодию. Роджер записывает и решает потом, какой вариант - наиболее подходящий, и тогда мы над ним работаем. А на завтра все забывается, потому, что у всех опять появились новые идеи. В основе всего - музыкальные импровизации.

- Расскажите, как создавалась последняя короткая инструментальная композиция на новой пластинке?

Гиллан: Один из астронавтов шаттла «Коламбия» - наша знакомая, индианка. В Бомбее она приходила на наш концерт. Одну из наших песен – «Space Truckin» – она выбрала в космосе в качестве будильника. Именно с нее начинался ее космический рабочий день. У нас с ней сохранялся контакт по e-mail, даже когда она была уже на орбите. Когда шаттл взорвался, Стив тут же сыграл и записал на компьютер эту композицию. Вся наша группа была шокирована и отменила все планы. А Стив тем же днем записал композицию окончательно. Вышла очень красивая гитарная мелодия.

- Как у вас проходит выбор песен для концерта?

Пэйс: Действительно, это проблема. У нас такое количество песен, что нам никогда не удастся выполнить все пожелания. Для этого нам нужно было бы играть часов пять. И даже в том случае, что мы сможем сделать это физически, то нас все равно столько времени никто слушать не станет. Процесс выбора достаточно деликатен. Мы должны все время находить баланс между новыми и известными песнями.